Неточные совпадения
Максим Максимыч
сел за воротами на скамейку, а я ушел в свою комнату. Признаться, я также с некоторым нетерпением ждал появления этого Печорина; хотя, по рассказу штабс-капитана, я составил себе о нем не очень выгодное понятие, однако некоторые черты в его характере показались мне замечательными. Через час инвалид принес кипящий самовар и чайник.
Здесь Чичиков, не дожидаясь, что будет отвечать на это Ноздрев, скорее за шапку да по-за спиною капитана-исправника выскользнул на крыльцо,
сел в бричку и велел Селифану погонять лошадей во весь дух.
— Две? — сказал хозяин, судорожно подскакивая, как пружинный. — Тысячи? Метров? Прошу вас
сесть,
капитан. Не желаете ли взглянуть,
капитан, образцы новых материй? Как вам будет угодно. Вот спички, вот прекрасный табак; прошу вас. Две тысячи… две тысячи по… — Он сказал цену, имеющую такое же отношение к настоящей, как клятва к простому «да», но Грэй был доволен, так как не хотел ни в чем торговаться. — Удивительный, наилучший шелк, — продолжал лавочник, — товар вне сравнения, только у меня найдете такой.
Впрочем, всем другим нациям простительно не уметь наслаждаться хорошим чаем: надо знать, что значит чашка чаю, когда войдешь в трескучий, тридцатиградусный мороз в теплую комнату и
сядешь около самовара, чтоб оценить достоинство чая. С каким наслаждением пили мы чай, который привез нам в Нагасаки
капитан Фуругельм! Ящик стоит 16 испанских талеров; в нем около 70 русских фунтов; и какой чай! У нас он продается не менее 5 руб. сер. за фунт.
— В таком случае вот и стул-с, извольте взять место-с. Это в древних комедиях говорили: «Извольте взять место»… — и штабс-капитан быстрым жестом схватил порожний стул (простой мужицкий, весь деревянный и ничем не обитый) и поставил его чуть не посредине комнаты; затем, схватив другой такой же стул для себя,
сел напротив Алеши, по-прежнему к нему в упор и так, что колени их почти соприкасались вместе.
— Благодарю вас, я потом обедать спрошу. Вот
капитан, вероятно, не откажется.
Садитесь, пожалуйста.
Постоянный костюм
капитана был форменный военный вицмундир. Курил он, и курил очень много, крепкий турецкий табак, который вместе с пенковой коротенькой трубочкой носил всегда с собой в бисерном кисете. Кисет этот вышила ему Настенька и, по желанию его, изобразила на одной стороне казака, убивающего турка, а на другой — крепость Варну. Каждодневно, за полчаса да прихода Петра Михайлыча,
капитан являлся, раскланивался с Настенькой, целовал у ней ручку и спрашивал о ее здоровье, а потом
садился и молчал.
Калинович потупился и поспешил обратиться к
капитану, который разлил чай и
сел около него.
Капитан с обычным приемом раскланялся и,
сев несколько поодаль, потупил глаза. За несколько еще дней перед тем он имел очень длинный разговор с Калиновичем в кабинете, откуда вышел если не опечаленный, то очень расстроенный. Возвратившись домой, он как-то особенно моргал глазами.
Петр Михайлыч, непременно требуя, чтоб все
сели чинно у стола, заставил подвинуться
капитана и усадил даже Палагею Евграфовну.
Вошли
капитан и Михеич. Она
села на прежнее свое место. Некоторое время продолжалось молчание.
— Отлично,
капитан! Я ужасно есть хочу! — воскликнула Настенька. — Monsieur, prenez votre place! — скомандовала она Калиновичу и сама
села. Тот поместился напротив нее.
Штабс-капитан, однако, сгибаясь, по траншеям благополучно дошел до ложементов, расставил с саперным офицером, уже в совершенной темноте, людей на работы и
сел в ямочку под бруствером.
Штабс-капитан так же, как и вчера, почувствовал себя чрезвычайно одиноким и, поклонившись с разными господами — с одними не желая сходиться, а к другим не решаясь подойти —
сел около памятника Казарского и закурил папиросу.
Немного успокоив себя этим понятием долга, которое у штабс-капитана, как и вообще у всех людей недалеких, было особенно развито и сильно, он
сел к столу и стал писать прощальное письмо отцу, с которым последнее время был не совсем в хороших отношениях по денежным делам.
Капитан не посмел уже
сесть на диване, а тотчас же придвинул себе другой стул и в трепетном ожидании принагнулся слушать.
Капитан остановился, тупо глядя пред собой, но, однако, повернулся и
сел на указанное место, у самых дверей.
Комната Марьи Тимофеевны была вдвое более той, которую занимал
капитан, и меблирована такою же топорною мебелью; но стол пред диваном был накрыт цветною нарядною скатертью; на нем горела лампа; по всему полу был разостлан прекрасный ковер; кровать была отделена длинною, во всю комнату, зеленою занавесью, и, кроме того, у стола находилось одно большое мягкое кресло, в которое, однако, Марья Тимофеевна не
садилась.
— Очень! — повторил Егор Егорыч и,
сев с Сусанной в фаэтон, скоро совсем скрылся из глаз
капитана, который остался на бульваре весьма опечаленный прежде всего, разумеется, вестью о болезни Людмилы, а потом и тем, что, вследствие этого, ему нельзя было являться к Рыжовым.
Только что все
сели за стол,
капитан Повердовня тотчас же успел встать снова и, обратившись к петербургской филантропке, зачитал...
Ахилла выставил на средину комнаты стул, и
капитан Повердовня
сел на этот стул и подперся в бока по-кавалерийски.
Увидев это, я поддался соблазну
сесть снова. Задумчиво рассматривая меня, как если бы я был нотный лист,
капитан Гез тронул струны, подвинтил колки и наладил смычок, говоря...
Волна прошла, ушла, и больше другой такой волны не было. Когда солнце стало
садиться, увидели остров, который ни на каких картах не значился; по пути «Фосса» не мог быть на этой широте остров. Рассмотрев его в подзорные трубы,
капитан увидел, что на нем не заметно ни одного дерева. Но был он прекрасен, как драгоценная вещь, если положить ее на синий бархат и смотреть снаружи, через окно: так и хочется взять. Он был из желтых скал и голубых гор, замечательной красоты.
После ареста
капитана он
сел править «Нырком» и взял фрахт в Гель-Гью, не смущаясь расстоянием, так как хотел поправить свои денежные обстоятельства.
Мы
сели и понеслись. Во всю дорогу до Никитских ворот
капитан говорил мне о своем житье, о службе, о бывающих у него хорошеньких женщинах, о том, как он весело живет, и вдруг остановил кучера, указал мне на одни ворота и сказал...
—
Садитесь,
капитан, чай пить.
Прохор(
сел). Ах, черт… Не отвертелся
капитан. Вот те и Железновы! Вот те и Храповы, старинна честная фамилия! Дожили! Довел
капитан наше судно. Ой, будет срама! По смерть всем нам срама хватит.
Капитан остановился ходить, посмотрел на меня, щелкнул пальцами и грузно
сел рядом.
Капитан, тихо разговаривая с Дюроком, удалился в соседнюю гостиную. За ними ушли дон Эстебан и врач. Эстамп шел некоторое время с Попом и со мной, но на первом повороте, кивнув, «исчез по своим делам», — как он выразился. Отсюда недалеко было в библиотеку, пройдя которую Поп зашел со мной в мою комнату и
сел с явным изнеможением; я, постояв,
сел тоже.
В нашей роте было всего два офицера: ротный командир —
капитан Заикин и субалтерн-офицер — прапорщик Стебельков. Ротный был человек средних лет, толстенький и добрый; Стебельков — юноша, только что выпущенный из училища. Жили они дружно;
капитан приголубил прапорщика, поил и кормил его, а во время дождей даже прикрывал под своим единственным гуттаперчевым плащом. Когда роздали палатки, наши офицеры поместились вместе, а так как офицерские палатки были просторны, то
капитан решил
поселить с собою и меня.
Инстинкты его достигали размеров гораздо страшнейших: он ездил с своими охотниками как настоящий разбойничий атаман; брал ради потехи гумна и
села; ходил в атаку на маленькие беззащитные города, брал в плен капитан-исправников и брил попов и дьяков.
В начале вечера он наблюдал за Рыбниковым. Штабс-капитан был шумнее и болтливее всех: он ежеминутно чокался, вскакивал,
садился, разливал вино по скатерти, закуривал папиросу не тем концом. Однако Щавинский заметил, что пил он очень мало.
Щавинский
сел боком на стол и посмотрел на штабс-капитана, лукаво прищурив один глаз.
Студзинский.
Капитан,
сядь сию минуту!
Мы
сели завтракать. За завтраком, после нескольких рюмок «петуховки»,
капитан немного успокоился. Он уже собирался опять идти на работы, как вдруг стремглав влетел в комнату наш казачок, с лицом, перекошенным от испуга, и с вытаращенными глазами.
Меня не устрашала скука дожидаться более двух часов начала представления; но я боялся, что мы
сядем поздно обедать, а без обеда матушка ни за что меня не отпустит, ибо у нас обедали двое Мартыновых: первый из них, П. П., служил тогда штабс-капитаном в Измайловском полку, а другой, А. П., служил в банке и был ревностным поклонником Лабзина.
Но пришли гостьи-барышни, и спор прекратился сам собой. Все отправились в зал. Варя
села за рояль и стала играть танцы. Протанцевали сначала вальс, потом польку, потом кадриль с grand-rond, [Большим кругом (фр.).] которое провел по всем комнатам штабс-капитан Полянский, потом опять стали танцевать вальс.
Солдаты, составив ружья, бросились к ручью; батальонный командир
сел в тени, на барабан, и, выразив на полном лице степень своего чина, с некоторыми офицерами расположился закусывать;
капитан лег на траве под ротной повозкой; храбрый поручик Розенкранц и еще несколько молодых офицеров, поместясь на разостланных бурках, собрались кутить, как то заметно было по расставленным около них фляжкам и бутылкам и по особенному одушевлению песенников, которые, стоя полукругом перед ними, с присвистом играли плясовую кавказскую песню на голос лезгинки...
Сначала в карауле все шло хорошо: посты распределены, люди расставлены, и все обстояло в совершенном порядке. Государь Николай Павлович был здоров, ездил вечером кататься, возвратился домой и лег в постель. Уснул и дворец. Наступила самая спокойная ночь. В кордегардии тишина.
Капитан Миллер приколол булавками свой белый носовой платок к высокой и всегда традиционно засаленной сафьянной спинке офицерского кресла и
сел коротать время за книгой.
Лейтенант Поленов, который должен был ехать на баркасе, получив от
капитана соответствующие инструкции, приказал баркасным
садиться на баркас. Один за одним торопливо спускались по веревочному трапу двадцать четыре гребца, прыгали в качающуюся у борта большую шлюпку и рассаживались по банкам. Было взято несколько одеял, пальто, спасательных кругов и буйков, бочонок пресной воды и три бутылки рома. Приказано было и ром и воду давать понемногу.
—
Садитесь, Ашанин, — по обыкновению приветливо проговорил
капитан. — Извините, что я вас потревожил… Вы, кажется, собирались на берег?
Когда седоки хотели, было,
садиться, этот кучер, которого называли
капитаном, сказал...
Через несколько минут он простился с англичанкой и был награжден одной из тех милых улыбок, которую вспоминал очень часто в первые дни и реже в последующие, простился с
капитаном и с несколькими знакомыми пассажирами и
сел на шлюпку, которая повезла его с небольшим чемоданом на берег, где он никого не знал, и где приходилось ему устраиваться.
Однако разговор кое-как шел и, верно, продолжался бы долее ввиду решительного нежелания гостей отойти от стола с закуской, если бы
капитан не пригласил их
садиться за стол и не усадил королеву между собой и доктором Федором Васильевичем, чем вызвал, как показалось Володе, быть может, и слишком самонадеянно, маленькую гримаску на лице королевы, не имевшей, по всей вероятности, должного понятия о незначительном чине Володи, обязывающем его
сесть на конце стола, который моряки называют «баком», в отличие от «кормы», где сидят старшие в чине.
Несколько колясок дожидалось русских офицеров. На козлах одной из них восседал с сигарой во рту и
капитан Куттер. Он кивнул головой своим вчерашним седокам и, когда они подошли к нему, чтобы
сесть в его экипаж, протянул руку и крепко пожал руки Володи и доктора.
Чарномский показал, что князь Радзивил,
сев в Венеции на корабль варварийского
капитана, чтоб ехать в Константинополь, объявил своим спутникам, что отправляющаяся с ним к султану принцесса есть дочь покойной императрицы всероссийской Елизаветы Петровны.
— Вот, батенька, адъютант-то наш прорвался так прорвался, — сказал штабс-капитан Ш., — в штабе вечно в выигрыше был, с кем ни
сядет, бывало, загребет, а теперь уж второй месяц все проигрывает. Не задался ему нынешний отряд. Я думаю, монетов тысячу спустил, да и вещей монетов на пятьсот: ковер, что у Мухина выиграл, пистолеты никитинские, часы золотые, от Сады, что ему Воронцов подарил, все ухнуло.
Проходили мимо гористых берегов, покрытых лесом почти вровень с водою. Теркин
сел у кормы, как раз в том месте, где русло сузилось и от лесистых краев нагорного берега пошли тени. — Василию Ивановичу! — окликнул его сверху жирным, добродушным звуком
капитан Кузьмичев. Как почивали?
Они
сели поодаль от других, ближе к корме;
капитан ушел заваривать чай.
Теркин протеснился между столами и диванами и
сел в аршин расстояния от Перновского:
капитан — против него, у одной из колонок, поддерживающих потолок каюты.